Как жила Староджерелиевская в начале Великой Отечественной войны и после неё

Воспоминания, записанные со слов свёкра Ивана Ефимовича Списа, прислала в редакцию учитель СОШ №11 станицы Староджерелиевской Татьяна Спис. Яркие, эмоциональные и подробные, они помогают представить, как жили в те трудные годы, как выстояли и победили.

«…Нас в семье было трое. В 1941-м старшей сестре испол­нилось 12, брату — 6, мне — 4 го­дика. Отца сразу призвали на фронт. Можно только предста­вить, как было страшно и труд­но маме.

Первыми в станицу зашли румыны (летом 1942 года – прим. автора). По лицам станични­ков мы, дети, понимали: их на­до бояться. Румыны разгоражи­вали заборы, освобождая место для немецких машин и танков. Наш двор был буквально напич­кан техникой.

Враги поселились в хате. Мать заставляли готовить еду, печь хлеб. Немцы строго следи­ли, чтоб нам ни крошки не пере­пало. Жадные были.

Чтобы меньше привлекать внимание оккупантов, мама пе­ревязывала нам голову и горло тряпками: немцы боялись скар­латины, вшей, даже одежду свою они не стирали — жгли.

Помню бумажный дождь. Это были листовки, сброшенные с фашистского самолёта. Хорошо запомнился телефонист, кото­рый сносно говорил по-русски. Однажды какой-то фриц наста­вил на меня автомат, что-то тре­буя. Телефонист вмешался и увёл этого сумасшедшего. На­верное, у него тоже были де­ти. А ещё немцы ели шоколад­ные конфеты, а обёртки броса­ли нам. Как пахли эти бумажки!..

Была у нас корова. Когда при­казали её сдать, мать сказала: «Ну, дети, прощайтесь с корми­лицей!.. Погоним на весовую». А на весовой немец в очках вдруг махнул рукой и не стал забирать корову. Полицай очень удивлялся. Мы — тоже. Потом всё прояс­нилось. Прибыли на постой дру­гие фрицы и стали запивать хлеб молоком от нашей кормилицы.

Но вот корова доиться пере­стала. Маме не поверили. Сол­даты пошли сами доить. Спра­шивали про кур. Тоже говорим: нету. Под утро на чердаке заку­карекал петухи выдал всех. Нем­цы кур забрали…

Румыны варили мамалыгу в чугунках. Выворачивали куша­нье на широкую доску и резали на куски нитью. Мы только об­лизывались.

Февраль 1943-го хорошо за­помнился. Залпы орудий. Па­ника. Мы бежали раздетыми по улице, не обращая внимания на стужу. Собрались в саманной ха­те у Марии Горошиной. Крас­ная Армия наступала со сторо­ны Новониколаевской. Как сей­час помню: возле хаты — четыре лошади впряжённые, одна — уби­тая. И немец стонет в шарабане.

Когда Староджерелиевскую освободили, ночью кто-то по­стучался в наше окошко. На столе горела свечка из гильзы. Всполохи огня выхватили лицо. Отец!.. Он принёс нам три ква­шеных яблока. Ничего в жизни вкуснее не едал!..

Отец лежал на кровати, а я ползал по нему, как муравей. Было приятно, когда он гладил меня по голове. Больше я его не видел. Позже придёт бумага: «…участвовал в боях за Керчь, пропал без вести». Горе матери нельзя передать. Она всё при­читала: чувствовал, знал, что не свидимся. А как ему не хотелось покидать семью!

В 1946-м я пошёл в школу. Нам с братом пошили постолы — резиновые галоши. Одни на дво­их. До обеда брат обутый, после — я. Запомнились первые штаны, купленные на вечернем базаре в Славянске на деньги, которые выручили, продав кабаки.

В голодном 1947-м ели кор­ни рогоза. Его копали в плавнях, сушили, собирали крахмал и де­лали коржики. Сковородку сма­зывали солидолом. Корка на кор­жиках получалась синяя, а сами они пахли керосином. Так за счёт рогоза и выжили.

Первая моя учительница, Ирина Семёновна Решитько, очень сильно голодала. При­дёт, бывало, к нам домой, а ма­ма её угощает хлебцем, испе­чённым из паники (семена сор­няков). Помню, на уроке читали стихи про край родной. И там бы­ли такие строчки: «Полны хлеба амбары и клети». От этих слов учительница упала в обморок.

Бумаги не было. Писали ме­лом на чёрной кальке, стирали сухой тряпкой. Чернила делали из варёной луковой шелухи или разведённой сажи. Перья наматывапи на палочки.

В школу ходил я в рваной фу­файке. Девчонки смеялись: «У Списа мясо вылазит». И выдер­гивали вату. Я нашёл выход из положения — вывернул фуфай­ку наизнанку.

В комсомол нас принимали в ст. Красноармейской, куда мы ходили пешком. И никто за труд это не считал. Патриотиз­мом были охвачены все, от ма­ла до велика.

На летних каникулах работа­ли. Возили на быках зерно с по­ля на ток. Помогали собирать хлопок, который в то время про­бовали выращивать на Кубани. Кухарки делали «затирку», под­кармливали нас. Устав, мы спа­ли вповалку прямо на земле. Дружно пели: «Широка страна моя родная».

А как мы любили Новый год! Ждали подарков. Взрослые ис­хитрялись радовать детей. За счастье и богатство были ябло­ки, конфетки, пряники. Игруш­ки на ёлку делали из бумаги, из глины. В ход шло всё пёстрое.

В раннем детстве я сделал вывод: люди — разные, и война здесь не причём. Моя тётка Хивря детей не имела, но жадная бы­ла. А у другой, тёти Ариши — семе­ро по лавкам. Придём мы с бра­том в гости, она хоть чем-то, но угостит. Пусть это будет яблоко или сухарики.

Работы я никогда не боял­ся. Трудился много. Награждён медалью «За доблестный труд». Я — счастливый человек. Есть сын. Двое внуков, трое правну­ков. Они не знают, что такое го­лод и война. Что ещё для сча­стья нужно?!»

Открыть архив файлов