«Сима, Победа!»: Как ветеран войны Серафима Бирюкова спасала раненых под Сталинградом

У войны другой бег времени. Быстрее рыли окопы, передергивали затвор, быстрее шили гимнастерки. Даже сталь разливали ускоренно. В Сталинградском медучилище поспешили с выпускниками — на полгода раньше. На фронт Серафима Бирюкова не попала, не было еще семнадцати, но чуть позже на возрастные условности махнули рукой. В 1942-м девушка оказалась в госпитале города на Волге.

Красный август

Военная память, она особенная. Не упускает деталей. Так и с Серафимой Ефимовной: она помнит номер эвакогоспиталя — 4949. Но это что! Ветеран войны не забывает лица бойцов. Вот, например, совсем молоденький солдатик. Красивый-красивый. Руки тонкие, плечики поджатые, и в груди что-то клокочет. Пуля там была.

Так и хотелось сказать: «Вытащили ее, я сама видела, помогала хирургу. Живи, родненький!..»
Но нет, нельзя раскисать. Как только пустишь слезу — все: руки-ноги ватные. Ну и начальник — молодец, не давал спуску: «Шевелись, сестры милосердия!»

Многие военные историки считают: на Сталинград пришлась самая страшная бомбежка. 23 августа 1942 года город атаковали сотни немецких самолетов. Бомбардировка продолжалась несколько часов. Бирюкова рассказывает, как гул разрывал голову, грохот сотрясал внутренности. А земля ходила ходуном так, что траншея, в которой предпочли укрыться и раненые, и медперсонал, осыпалась на глазах, и казалось, что, в конце концов, станет она братской могилой.

После этого налета работы прибавилось кратно. В госпиталь везли, несли, тащили не только раненых солдат, но и самих горожан. Оторванные руки, ноги. Будто ковровая дорожка — кровавый след в коридорах. Боль и мольба в глазах. И просьба красавчика: «Посиди со мной! Я умираю…»
Так продолжалось до тех пор, пока вплотную к городу не подступил враг. И тогда появилась приставка — эвако…

Вселенское горе

Госпиталь 4949 тихонько сплавлялся вниз по Волге. Чтобы фашистский самолет-разведчик, так называемая «рама», не засек баржу со всем медицинским хозяйством и людьми, ее наглухо замаскировали ветками. Катерок подруливал, держал курс с таким расчетом, чтобы ни он, ни баржа не налетели на «сюрприз». Река была нашпигована минами. А еще она несла следы войны. Вот здесь, остынув от горячки прожитых дней и ночей, юной Серафиме открылся истинный масштаб войны. Весь ужас, который она тащила за собой. Вниз по течению плыл мусор — обломки всего, что не сразу могло утонуть. И трупы. Все это нагромождалось над поверхностью воды, превращаясь в еще одну реку… реку вселенского горя.

Стараясь отвлечься, Серафима вспоминала дом, родителей, братьев и сестер. Но и здесь сердце сжималось: где они, как они? Отец на фронте, старшие братья тоже. На тот момент Серафима уже знала, что ее маленькая родина — станица Иловлинская Сталинградской области — оказалась на перекрестье огня, что немцы хотят выйти по гряде к Дону и, переправившись, подобраться к Мамаеву кургану с более выгодной позиции.

Не знала Серафима другого: что бабушка с дедушкой и старшая сестра погибли при бомбежке, что эсэсовец застрелил ее двоюродного брата Витю десяти лет от роду. Застрелил просто так. А потом еще показал родным, где лежит детское тельце и зачем-то пояснил, тыкая пальцем себя в грудь, мол, это я его: «Пуф-пуф!..»

Смерть не страшна

А дальше — Каспийское море, устье реки Урал и город Гурьев, рассыпавшийся домишками у воды. Здесь эвакогоспиталю выпало быть посредником. На маленьком кораблике, с теплым названием «Пионер», они забирали раненых с пароходов и перевозили на гурьевский берег. В устье Урала были песчаные отмели, поэтому причалить большие морские транспорты не могли. И началась новая страница войны в жизни хрупкой девушки. «Хрупкой» — это не для красного словца. К этому времени Серафима так потеряла в весе, что напоминала подростка.

Она помогала перебираться раненым с большого корабля на маленький, а кого-то вместе с медсестрами приходилось переносить. Санитаров-мужчин не было. Всех война подобрала.
Вспоминая этот период Великой Отечественной войны, Серафима Ефимовна сжимает пальцы в кулачки. Эти руки брали на себя немыслимую тяжесть. Куда как труднее приходилось сердцу. Кто сказал, что слезы — это про глаза! И сердце умеет плакать…

Каждый рейс — одно и то же: ранеными забита вся палуба. Кто-то из глубины попросит пить, а к нему не пройти. Каждый шаг нужно выверять, чтобы не наступить на чью-то ногу или руку. «Пассажирам» эвакогоспиталя раздавали жетоны. Принесли кашу — отдай жетон. Случалось так, что каши не хватало. Измученные войной и страданиями люди по-детски обижались. Вот еще вчера они дрались с врагом не на жизнь, а на смерть, а сегодня, искалеченные, беспомощные, готовы были чуть ли не заплакать…

Не лез медикам кусок в горло. Но и не есть фронтовую кашу тоже было нельзя. Свалишься. А тут еще с водой проблемы. В Гурьеве бушевала холера, поэтому раненых перегружали в поезда и отправляли дальше. В самом городе на каждом углу кричали, чтобы пили только кипяченую воду. Да где же ее набраться? А если и попадался бачок, так кружка на цепочке была одна на всех.

— Мы так измучились, что не было страха заболеть, — рассказывает Бирюкова. — Ну, подхватишь проклятую бациллу!.. Что ж, значит, помрешь.

Столица мира

Новая точка на карте — Узбекистан. Здесь все то же самое: один госпиталь, другой. Те же раны, те же стоны, жажда жить: «Сестричка!.. Сестричка!..»

Серафима Ефимовна отмечает: в то время Ташкент стал как бы столицей мира: узбеки, русские, украинцы, евреи — все на одно многострадальное лицо. Одним больно, другим голодно, третьим трудно. Наша фельдшерица пережила и то, и другое, и третье. Последнее место ее работы — металлургический завод. Невероятно, но факт: он был под открытым небом в глинисто-солончаковой степи или даже полупустыне. Подвели энергоресурсы — и вперед. Жили под навесами, а если кто в дощатом домике — счастливчик. Воевать здесь не воевали, но без работы Серафиме сидеть в медпункте не приходилось. Каждый день у домика с красным крестом толкучка.
И вот однажды прибежал старый узбек-банщик, сгреб девицу-фельдшерицу в охапку и заорал в самое ухо: «Сима! Победа!..»

Радость виновата

А потом случилось необъяснимое: Бирюкова потеряла память. Словно бы ластиком вычистили то, как она собиралась в дорогу, как ехала на поезде и пересаживалась в Саратове. Как дома встретила мама, а за ней выскочили на порог повзрослевшие младшие сестры. Как прибежали соседи и кричали: «Радость-то! Сима вернулась…»

Когда память теряют в состоянии аффекта, под влиянием очень сильного потрясения, — это понятно. А у Серафимы Бирюковой — обратная ситуация: вычеркнулось самое главное, все то, к чему стремилась, ради чего готова была умереть — радость Победы.

Дорожка мирная, прямая

Семье Бирюковых повезло. Только одна из семерых детей — Клава — погибла. В 1947 году глава семьи Ефим Евсеевич сказал, что воюя на Кубани, он облюбовал этот край и предложил переезд. Так Серафима оказалась в станице Красноармейской.

Здесь она работала фельдшером, взвалив на себя медицинскую помощь на огромной территории: часть станицы, поселки крупозавода, мясокомбината, а еще третье отделение рисосовхоза «Красноармейский».

Кстати сказать, к Бирюковой очень уважительно относился на ту пору директор рисосовхоза, Герой Социалистического Труда Арменак Георгиевич Давранов. А потом и Алексей Исаевич Майстренко, пугавший девушку густым басом и нахмуренными бровями.

Какое-то время Бирюкова заведовала медпунктом в хуторе Протичка. Здесь и повстречала свою судьбу, фронтовика Василия. С ним она нажила дочерей: Елену и Людмилу. Так и покатилась жизнь мирною дорожкой. Последние годы до пенсии Серафима Ефимовна Бирюкова работала в кабинете физиотерапии Красноармейской ЦРБ. Здесь ее любили все: от врачей до санитарок. И, конечно, пациенты. «Сердечная!..» — говорили они.

И это правда. Только с таким мужественным и сострадательным сердцем можно было выиграть битву с лютым зверем — фашистской Германией.

Открыть архив файлов