Трагедия станицы Красноармейской: 7 месяцев под оккупацией в годы войны

9 августа 1942 года в станицу вступили сначала румыны, а затем немцы. 7 месяцев продолжалась оккупация. В станице был установлен оккупационный режим — Noie Ordung (новый порядок).

С приездом немцев жителей станицы согнали с помощью автоматов на площадь Героев и объявили свой порядок:

— беспрекословное подчинение немецкому командованию;

— обязательный выход всех жителей на работу;

— свободное передвижение ограничивалось с 8 утра до 6 часов вечера;

— сдача продуктов по первому требованию для немецкой армии;

— двери домов должны быть открыты (закрытые двери расценивались как то, что хозяева прячут партизан);

— население станицы разделялось на три категории:

1. Неблагонадежные (коммунисты, евреи, военнослужащие Красной Армии, партизаны) подлежат немедленному расстрелу;

2. Малонадежные (активисты, комсомольцы) должны были в бургомистрии или комендатуре перерегистрироваться каждые 7 дней. «Мы с мамой, — вспоминает Аршинова А.И., — ходили регистрироваться в бургомистрию». Нечаев Юрий Григорьевич отмечает, что «каждую субботу мы с отцом отмечались в комендатуре»;

3. Члены семьи коммунистов находились под постоянным надзором местных властей.

Для надзора и исполнения требований немецкого командования немцы назначили бургомистра, заставили им быть бывшего учителя русского языка и литературы Ряжкина Николая Федосеевича. Назначили старост, полицейский надзор — это были добровольцы из жителей станицы или приехавшие с немцами украинцы, невесть откуда взявшиеся высланные белоказаки. В колхозах были выбраны новые председатели колхозов, бригадиры, которые организовывали работу в колхозах, но теперь уже для немцев.

Документы об этом времени свидетельствуют следующее: «Ворвавшись 9 августа 1942 г. в станицу Красноармейскую, немецкая армия стала изо дня в день разорять и грабить колхозное хозяйство. Немецкими солдатами забирался хлеб с токов, отбирали лошадей и повозки (с 12 сентября по 28 сентября). С 13 февраля по 3 марта 1943 года немецкие солдаты стали угонять весь колхозный скот и людей. 20 человек угнали в немецкое рабство. Те колхозники, которые выгонялись немецкими солдатами на работу, подвергались издевательствам. Заставляли колхозников работать босыми ногами по снегу, запрягали их, как лошадей, в автомашины и заставляли тянуть их по распутице к месту назначения.

… искалечено 17 человек, умерло от издевательств 8 человек.

заболело 28 человек… Участвовало в грабеже немецких солдат до 100 и более человек», — писали колхозники колхоза им. Кирова за подписью председателя колхоза Левченко Г.М., колхозников: Голышева Т.И., Руцкого П.С., Яковенко А.К.

В таком же акте от колхоза им. Дзержинского читаем: «9 августа 1942 года, ворвавшись в станицу Красноармейскую, немецко-фашистские изверги организовали грабеж колхоза. Август, сентябрь и октябрь увозили с колхозных полей хлеб и овощи. При отступлении с 1 февраля по 9 марта 1943 года угоняли рабочих лошадей и подводы, а также скот, свиней и птицу забирали, молодняк — лошадей — расстреливали, колхозные постройки разбирали для блиндажей, не успевшие разобрать постройки жгли и подрывали».

Акт по колхозу им. 17 партсъезда рассказывает о таких же разорениях: «С 12 сентября по 25 ноября 1942 года по распоряжению коменданта Гусмана немецкие солдаты автомашинами увозили с токов хлеб. С 25 февраля по март месяц угоняли и отбирали коров, сжигали семенные участки риса и целые скирды риса».

Такие акты были составлены по всем колхозам станицы Красноармейской.

Сами жители вспоминают первые дни оккупации. Любовь Ильинична Гориславец: «Соседи приносили перед самым приходом немцев мешочки с горелой пшеницей. Мы с мамой ходили копать картошку. Когда начали кричать, что немцы пришли и раздались выстрелы, мы бросили мешки с картошкой и по подожженному с двух сторон мостику побежали домой. Спрятались, боимся, а по улице помчали мотоциклы, на них ехали румыны. Мы закрылись на засов, но они остановились, раскрыли двери и потребовали: «Курка, яйка». И всех кур забрали, даже квочек, сидевших на яйцах… Потом мы вырыли яму в огороде и там прятались. Девушки намазывали лицо сажей и избегали встреч с оккупантами». По станице шло мародерство, разбой, чинилось насилие над населением станицы и переселенцами»… Многие, особенно молодежь, прятались, т.к. румыны насиловали. Я была чернявая, кудрявая и они думали, что я еврейка. «Юда, юда, юда, матка где?», — спрашивали они, заходя во двор. Потом пришли немцы, не лучше румын. Все забирали. Забрали всех кур, из сундуков хорошие вещи. У нас был деревянный сарай. Доски посрывали и стелили улицы. С крыш домов снимали черепицу и стелили дороги и тротуары.

Преследуя еврейское население, немцы расстреливали их по домам, где они разместились, на улице. Накануне оккупации в станицу Красноармейскую был эвакуирован Одесский банк. Привезенные деньги и документы банка партизаны увезли с собой на базу, а людей вывезти было нечем. Жили они в здании конторы бригады им. Ворошилова (возле ДК им. Мичурина). Однажды ночью к конторе подъехали две крытые тентом машины с немецкими солдатами и овчарками. Направив дуло автоматов на работников одесского банка, а это в основном были евреи, немцы потребовали грузиться в машины. 57 человек были разделены на 2 группы. Одну — в 30 с лишним человек расстреляли в глинищах кирпичного завода у мельницы, вторую — 24 человека вывезли за станицу и расстреляли на холме, заставив предварительно вырыть для себя яму.

(В 1997 году бывшие ученики средней школы №1 под руководством Антона Брылина отыскали могилу со второй группой расстрелянных. Эксгумировали и перезахоронили на новом кладбище со всеми почестями как людей, до конца выполнивших свой долг перед Отчизной). Этот факт подтвердил Ладоня И.Е., председатель райисполкома на момент оккупации: «Во время оккупации всех одесских евреев — банковских работников — уничтожили немцы, т.к. их отправить было нечем».

На территории станицы Красноармейской был пересыльный пункт военнопленных. Располагался он на месте сожженного элеватора. Это были большей частью раненые красноармейцы за колючей проволокой, которым ни медицинской, ни продовольственной помощи не оказывалось. Жители станицы приносили продукты военнопленным, но их немцы близко не подпускали. Только издали можно было людям за проволокой, как собакам, бросать пищу или одежду. Немецкие солдаты, угрожая автоматами, разгоняли собравшихся жителей, ругались. За колючей проволокой лежали умершие от ран бойцы. И тогда за дело решил взяться врач, приехавший перед самой оккупацией в станицу на работу по распределению Краснодарского медицинского института Бабенко Борис Карпович. Он, как рассказала Антошкина Мария Алексеевна, учительница СШ №10, выпросил у немецкого командования разрешение на телегу с лошадьми, чтобы вывезти из-за проволоки умерших военнопленных. Вывозили ночью, складывая на телегу вперемешку умерших с ранеными. Ехали по улицам станицы, заезжая к жителям, и предлагали спрятать раненых солдат и офицеров. Конечно, это был большой риск. За укрытие партизана, а тем более красноармейца, оккупанты могли расстрелять всю семью, поэтому можно было понять тех, кто отказывался взять в дом раненого, тем более, если рядом жил полицай или староста. Но были и такие, кто соглашался. Прятали их в ямах, вырытых где-то в огороде, на чердаках, в подвалах. Борис Карпович помогал им медикаментами, бинтами и продуктами, а Мария Ивановна Гончарова разносила их тем, кто в этом нуждался. Некоторых полицаи, выследив, расстреляли (на ул. Ленина в районе ДК Мичурина), другие выжили и с освобождением станицы влились в наступающие части Красной Армии. К их числу относился и Леонов Петр Иванович, спасенный вышеописанным способом Антошкиной Марией Алексеевной, потерявшей в начале оккупации свою старшую дочь. Глубоко затаила она ненависть к фашистам. Попытка эвакуироваться не удалась. Пришлось вернуться домой. Когда привезли раненых, Мария Алексеевна, ни минуты не колеблясь, взяла в свой дом двух офицеров. Одного вылечить уже не смогли, а другой потом с фронта писал: «1943 год. 25 июня от Леонова Петра Ивановича.

Добрый день, дорогая моя спасительница Мария Алексеевна… сообщаю, что я пока жив, здоров и чувствую себя пока отлично. Нахожусь на фронте, сообщаю, что я уже за храбрость и отвагу в бою с немецкими оккупантами представлен к правительственной награде — ордену, так что в будущем буду еще сильнее биться с немцами, буду их бить за Родину…»

В станице для подпольной работы были оставлены люди: Торгашева Анна Власовна, Соперникова Елена Емельяновна, Побединская (Лобань) Евдокия Никитична и др. Но работать в тех условиях было невозможно. Для связи с ними из партизанского отряда приходили разведчики: Романенко Михаил Фокиевич, выданный немцам местными жителями; Неледва Полина Евсеевна. Потом, вскоре после посещения разведчицей Ладыгиной Н.Ф., последняя была арестована и затем, после издевательств над ней и ее 10-ти месячной дочуркой, обеих расстреляли. Посылалась также Овчаренко Аня (секретарь РК ВЛКСМ), но пробраться в отряд не смогла и вынуждена была скрываться до прихода своих.

В центре станицы Красноармейской, на месте конторы колхоза им. Кирова, стоял тогда другой дом. В этом доме находилось гестапо и комендатура. Сюда свозили выданных полицаями коммунистов, евреев, раненых и больных активистов. Здесь их допрашивали, над ними издевались: пытали, жгли огнем, сдирали с живых людей кожу в виде ремней, избивали, ломая ребра, руки, ноги. Таким издевательствам подвергались люди первой категории, которых арестовывали на протяжении 7 месяцев. Так, Нечаев Григорий Михайлович до оккупации был бригадиром колхоза им. Сталина. После неудачной эвакуации вернулся в оккупированную станицу в феврале 1943 года, был арестован полицаями в присутствии немецкого офицера и подвергался пыткам в гестапо. Жена ежедневно носила ему пищу, надеясь встретиться, но встречи были запрещены. За неделю до освобождения станицы Григорий Михайлович передал через одного полицая записку, в которой писал:

«Здравствуйте, дорогая семья! Ульяна Петровна пришли передачу….. Еще просьба, сходи к Нестерову (старосте), не возьмет ли меня на поруку…..кланяйся в ноги, чтобы взяли на поруки».

Как видим, даже этот гордый и независимый человек не выдержал пыток, прося обратиться униженно к старосте.

Клуб им. Ленина немцы превратили в конюшню. В школах разместили госпитали и конюшни. Малейшее неповиновение жителей наказывалось и пресекалось. Считали, что так будет всегда, вечно.

Вот как об этом времени вспоминает Гавриленко Зоя Александровна, которой в ту весну шел 14-й год. Зоя Александровна, работая уже в мирное время секретарем сельского Совета, знала без бумажных подсказок почти каждого жителя станицы, знала беды и радости многих семей. Это знание и внимание к людям пришло еще с тех суровых лет: «Вот уж действительно за людей нас тогда не считали. Со скотиной бережнее обращались, чем с нами. В нашем доме тоже стояли немцы. Они расположились по-хозяйски, выгнав нас — маму, бабушку с дедушкой и пятерых детей в одну комнатушку. Спросили сразу: «Ваш отец коммунист?» А папа наш, Александр Горин, был на фронте. Маме пришлось сочинять, чтобы спасти детей, мол, был тут коммунист, но жил в другой комнате, но потом он ушел, эвакуировался. Для пущей убедительности мама кивнула на своих пятерых детей — мал мала меньше и говорит: «Разве у коммуниста будет такая семья, такая нищета?». Это почему-то убедило. А то бы расстреляли за третью категорию — тогда ведь фашисты делили нас по категориям. К первой относились коммунисты, ко второй — комсомольцы, к третьей — члены семей коммунистов. У мамы в паспорте стояла отметка о 3-й категории, поэтому ночью только собака залает, мы просыпаемся и жмемся к маме, целуем ее и шепчем: «Никуда тебя не отпустим, пусть убивают всех вместе, только будь с нами».

В конце февраля, когда немцы почувствовали, что придется уходить, они постоянно выгоняли на работы женщин. Меня тоже выталкивали, но мама пошла вместо меня. Работа была такой: с тех домов, что стояли поближе к дороге, заставляли снимать черепицу и укладывать на дорогу, чтобы не ходить по грязи.

Вечером домой никого не отпустили, а согнали туда, где сейчас мемориал в парке и приказали: «На ком немецкие сапоги, снимайте». Мама была в папиных сапогах. Потом разули всех, повели куда-то по направлению к ерику, но где-то прозвучал выстрел или взрыв и это спасло женщин — их отпустили. Мама пришла домой поздно, по колено в грязи, босиком, а потом долго и тяжело болела».

Последнюю подлость оккупанты совершили перед уходом, 5 марта 1943 года. Получила она название у людей «Трагедия станицы Красноармейской».

В ночь на 5 марта 1943 года к комендатуре подъехали машины, на них и погрузили всех арестованных, которые томились в гестаповских застенках. По ул. Ковтюха их вывезли за станицу к лиманам. Там, в районе скотобойни, немцы заставили мучеников рыть ямы. Вырыты были 2 большие и одна маленькая ямы. Построив пленных на краю этих ям, изверги в упор расстреляли измученных людей. Тех, кто сразу не упал — добивали и швыряли на дно ямы, которые к тому времени уже заполнялись лиманной водой. Ни мольбы, ни стоны, ни плач маленьких детей не остановили этих палачей. Наспех присыпав землей, они уехали, оставив для истории о себе наполненную расстрелянными людьми яму. Мало кто из жителей в то время знал об этих событиях. Каждый только слышал гул приближающейся канонады, видел спешно собиравшихся бежать немцев. Освобождение!!!

Источник: книга Валентины Александровой «История станицы Полтавской (Красноармейской)».

🕰 Интересует история района? Подписывайтесь на канал «Встанице» в Telegram — каждый день новые материалы, снимки и редкие свидетельства прошлого: https://t.me/+rzyRY5NPJo43MDRi

Открыть архив файлов