В 30-е годы XX века под репрессии попали сотни жителей станицы Марьянской

Враги народа

27 августа 1930 года на Президиуме Марьянского сельского совета был заслушан доклад комиссии по выявлению кулацких хозяйств. Таких рассмотрели и утвердили 11 (материалы музея им. И.И.Левченко станицы Марьянской). Кроме этого документа, в одном из фондов Госархива Краснодарского края (И.Левченко, «Станица Марьянская», Краснодар, 2003 г.) имеется список еще 365  станичников, лишенных избирательных прав. Все эти люди, не согласные с грабительской политикой власти, были осуждены и высланы в северные области страны, а их имущество конфисковано.

Ценные воспоминания о семье деда (по материнской линии) Ивана Крикуна, копия которых хранится в моем личном архиве, оставил его внук Леонид Николаевич Шафорост.
Первые детские воспоминания Леонида относятся к 1930 году.

«Мне было три с половиной года. У старой нашей хаты сидит дедушка Крикун, чинит хомут. Я в штанишках на одной помочи, сшитых мамой, наблюдаю, как дед ловко орудует шилом. Отложив хомут в сторону, спросил: «Ты, наверное, коммунистом будешь?». Потом рассмеялся, обнажая подпорченные зубы. Зимой того же года, по воспоминаниям мамы, семья деда Крикуна попала под раскулачивание. Деда и бабушку выселили на Урал под город Чердынь Пермского края».

Выживайте сами…

Из рассекреченных архивных документов Пермского края известно, что Чердынский леспромхоз, куда попал  И.Г.Крикун, планировал принять 5500 семей переселенцев. Там же представлены планы маршрута людей из прибывших составов. Отдельно – для обозов с семьями и имуществом раскулаченных и отдельно — пеших этапов ссыльного кулачества по тракту «Соликамск – Чердынь».

21 февраля 1931 г. в 17 часов 48 минут планировалось прибытие первого эшелона ссыльных на ст. Соликамск. Но эшелон опоздал на два часа, разгрузка затянулась до утра 22 февраля. Вместо 5500 семей прибыло 3783, всего 18931 человек. Дорога до Чердыни была тяжелейшим испытанием. Через каждые 50 км – остановка на лютом морозе, прямо на снегу. После каждой из них 10-12 человек оставались лежать бездыханными, их хоронили прямо в снегу. Людей кормили только мерзлым хлебом, который приходилось отогревать на костре.

Семьи переселенцев сами строили для себя бараки на 200-250 человек каждый. В них было сыро и холодно, так как строили на мерзлом грунте. Внутри были нары  и печки-буржуйки. Невероятная скученность в бараках, голод, холод, непосильный труд на лесозаготовках, моральный надлом приводили к массовым эпидемиям и высокой смертности переселенцев.

Побег

По воспоминаниям Прасковьи Ивановны Шафорост, записанным сыном Леонидом Николаевичем, ее отец — Крикун Иван Гопиевич — характером был очень крут, решителен и прижимист. В его хозяйстве имелось несколько десятин земли, которые получил на себя и на сына, а также лошади, коровы и ульи. Наемных работников не держал. Вся тяжесть крестьянского труда легла на плечи шестерых  дочерей. Ни одна из них не училась в школе. «Девкам грамота не нужна, — говорил он, — им на службу не идти».

Попав в спецпоселение в Пермский край, он не смог смириться со своим рабским положением и  решил бежать из ссылки. Дождавшись лета, соорудил небольшой деревянный плот и вместе с женой пустился в дальний путь, сначала по Каме, потом вышли в Волгу.

Плыли только ночью, днем причаливали к берегу. У Самары их плот чуть не разбил проходивший мимо пароход – едва успели ухватиться за канат паромной переправы, с помощью которого и  подтянули его к берегу. После починки снова отправились в плаванье, добрались до Царицына (ныне Волгограда). Больше месяца длилось их плаванье. Вернувшись на родину, стали работать в совхозе, который находился в трех километрах от Марьянской.

Однако через два года карательная рука власти нашла беглецов.

Ушел в неизвестность

Из воспоминаний Леонида Николаевича Шафороста, внука Ивана Гопиевича Крикуна:

«По весне 1932 года (мне шел шестой год), мы отправились с дедом Иваном на рыбалку. После разлива Кубани  в ямах и низинах оставалась вода, а где вода, там и рыба. Дедушка в старом полушубке, опоясанном ремнем опускал в воду паук – квадратную сеть на длинном держаке. Я стоял рядом и, шмыгая носом, наблюдал за дедом. На берегу  уже трепыхались мелкие рыбешки и одна огромная щука. Тут я увидел человека в синей шинели. На поясе у него висела старая кобура, из которой торчала рукоятка нагана. Милиционер подошел к нам и спросил, обращаясь к деду:
— Вы Крикун Иван Гопиевич?
— Да, — ответил дед.
 — Пройдемте со мной.
Не говоря ни слова, дед, оставив свой улов и снасть, отправился за милиционером. А я стоял, ошарашенный неожиданностью, и смотрел на удаляющуюся сгорбленную фигуру старика, пока он не скрылся за ближайшей хатой.  Больше я никогда его не видел. Говорили, что дед сгинул на чужбине».

Это — рассказ лишь об одной трагической судьбе переселенца, а таких судеб  были  тысячи по всей Кубани.